Моцарт об унизительном случае в доме герцогини де Шабо.

Фрагмент из письма Моцарта к отцу в Зальцбург

Париж, 1 мая 1778 г.

Мой дорогой Отец!

[...] теперь я все же вынужден сообщить Вам о некоторых неприятных вещах. Здесь сейчас маленький виолончелист Зигмонтовский и его плохой отец. Я, наверное, уже писал Вам об этом. Упоминаю об этом только мимоходом, поскольку видел его в том месте, о котором хочу кое-что Вам рассказать, а именно у герцогини де Шабо. Месье Гримм дал мне рекомендательное письмо к ней, и я поехал туда. В этом письме он в основном рекомендовал меня герцогине де Бурбон, которая была тогда в монастыре, и снова напомнил обо мне. Прошло 8 дней без каких-либо известий. До этого она говорила мне, чтобы я пришел через 8 дней, так что я сдержал слово и пришел. Здесь я вынужден был полчаса ждать в большой ледяной нетопленой комнате без камина. Наконец, пришла герц. Шабо, очень вежливая, и попросила меня сыграть на одном из клавиров, сказав при этом, что ни один из них не настроен; мол, попробуйте, пожалуйста. Я сказал: я охотно сыграл бы, но теперь это невозможно, потому что мои пальцы ничего не чувствуют от холода. И попросил ее, чтобы она, по крайней мере, велела отвести меня в комнату, где в камине есть огонь. «О да, вы правы!». Вот и весь ответ. Затем она села и принялась целый час рисовать в компании с другими господами, которые все сидели вокруг большого стола. Я имел честь целый час ждать. Окна и двери были открыты. У меня замерзли не только руки, но и все тело и ноги; и начала болеть голова. [...] Я не знал, как мне справиться с холодом, головной болью и скукой. Не раз мне приходила мысль: если бы не месье Гримм, я бы тут же ушел. Короче говоря, я, наконец, поиграл на убогом жалком фортепиано. Самым же неприятным было то что мадам и все господа ни на мгновенье не прерывали своего рисования, а продолжали им заниматься, так что получалось, что я играл для кресел, стола и стен. От этих скверных обстоятельств у меня лопнуло терпение, и я начал играть фишеровские Вариации.

Сыграл половину и встал. Тут последовало много оваций. Я же сказал, что и следовало сказать, а именно, что игра на таком клавире не делает мне чести и для меня было бы лучше выбрать другой день, когда клавир будет лучше. Она, однако, не сдавалась. Я должен был ждать еще полчаса, пока не пришел ее муж. Он подсел ко мне и слушал с полным вниманием, а я — я позабыл про весь холод, головную боль и играл, несмотря на убогий клавир так, как я играю, когда я в хорошем настроении. Дайте мне лучший клавир Европы, но слушателей, которые ничего не понимают или не хотят ничего понимать и которые не чувствуют того, что я играю, и я потеряю всякую охоту. [...]